Осеннее равноденствие

Я знал. Мне нужно вырваться в этот поход. Обязательно одному. Нужно было понять что-то. Уйти с той линии жизни, где все шло кувырком. Перейти в другой тоннель.  Не получалось. Беспросветная рутина цепко держала за горло, не давая вздохнуть.

Так прошло все лето. И вот однажды, когда я уже не надеялся вырваться, я понял, что свободен. Ничто не держало…

За лето я успел продумать, буквально, каждую мелочь. Отшил подсумки под все, что хотелось бы иметь под рукой. Сделал органайзер под всевозможную выживальческую мелочь, дабы избежать хаоса в рюкзаке. Напечатал генштабовские километровки, заламинировав их в пластик, чтобы не боялись дождя. Даже продуктовую раскладку расфасовал в одинаковые пакетики. 

Помню, как в детстве любил читать о приключениях. На страницах книг, рожденных еще в эпоху стимпанка, какие-нибудь джентльмены, собираясь в экспедицию, со скрупулезной точностью составляли список предметов, которые предстояло взять в дорогу. Осматривая свое снаряжение, систематизированное, и рядами разложенное по полу я ощущал себя как путешественник начала прошлого века перед экспедицией в затерянный мир.

Но, проработав каждую мелочь, я как истинный суровый выживальщик, не стал искать легких путей, и решил, если уж быть раздолбаем, то по крупному. И не взял никакой одежды, кроме камуфлированных штанов, что на себе, футболки, и тонкой ветровки от маскхалата. Подумав, забыл дома и пенку, рассудив, что палатка и спальник – это, и без того, слишком цивилизовано. А, в крайнем случае, можно нарубить лапник. Это если совсем беда будет.

Взвалив на плечи укомплектованный ранец, прикинул, что весит он около двадцати килограмм. Больше, чем хотелось бы, но в пределах допустимого. И в этот момент пришла странная тревога. Я вдруг понял, что я уже не совсем здесь. Уже в пути…

И вот мы с Ярой уже стоим на автовокзале. Собака виляет хвостом, а я смотрю в тяжелое небо, и слушаю ветер. Начинается посадка на автобус. Из-за собаки, как всегда, треплют нервы и не хотят пускать. Наконец садимся куда-то вглубь салона.

Смотрю в окно. Совсем стемнело. Из тесного полумрака салона видно, как вдаль уносятся поля, и островки леса, тонущие в серо-синей сентябрьской мгле. Только сейчас ощущаю безумие происходящего. Странно это, вот так, ехать куда-то вдаль, в темноту, навстречу неизвестности. Потому и еду.

Темноту за окном разрезают рыжие огни натриевых ламп. Подъезжаем к Златоусту. Прошу остановиться у поворота, и выхожу. После теплого и душного салона, полного усталых, прокуренных людей, воздух накрывает холодной волной. Тяжело приземлившись на землю, сразу отбегаю к обочине. Пить столько чая – дурная привычка.

Железный обелиск поскрипывает на ветру. Ветер приносит холод с перевалов. Где-то вдалеке загадочно мерцают утопающие в темноте горы. Я ощущаю себя, как будто десантировался на незнакомую планету. Понимаю, что действовать нужно в темпе.  Машинально отмечаю, что на асфальте еще не просохли лужи. Только бы не накрыло дождем…

По ночной трассе проносятся редкие машины. Беру собаку за ошейник, и быстро перебегаю дорогу. На обочине замираю на несколько секунд, привыкая к обстановке. Острая каменная крошка, блестящая от влаги, хрустит под кедами. До поворота на Веселовку два с половиной километра.

Собравшись с мыслями, я побежал с полной выкладкой. Бежать с грузом оказалось удручающе тяжело. Причем, не из-за нагрузки, благо сил хватало. А потому, что рюкзак неприятно прижимал к земле, и не было привычного при беге чувства полета.  Шум шагов и рокот проносящихся навстречу фур сливались в какой-то бешеный ритм. Я бежал мимо темного леса, пару раз обогнув железные ограждения вдоль дороги. Один раз на обочине встретилась машина без огней, возле которой разговаривали какие-то люди, проводившие меня удивленным взглядом. Миновал скалу, вертикально срезанную при строительстве дороги. И сам не заметил, как в ночи черным силуэтом возникли далекие сопки хребта Уреньга. Возле поворота на Веселовку показалась будка автобусной остановки.

Я снял рюкзак, отдыхая от свирепого марш-броска. На бегу я успел изрядно вспотеть, и теперь внутренний жар сменился холодом, от прикосновения ветра к мокрой футболке. Вытащив бутылку, и сделав несколько небольших глотков воды, я перепроверил снаряжение, и понадежнее затянул стропы.

Снова надев ранец, я побежал легкой рысью по обочине дороги. Здесь было тихо и прохладно. Лишь иногда лес за поворотом озарялся светом, и я недовольно отворачивался от фар очередной машины, слепящих глаза. Сотни раз я почти так же бегал по окраине ночного города, движимый экзистенциальными раздумьями и желанием потренироваться. И вот  время пришло.

Хотелось спать. Усталость сознания и зыбкость окружающего мира, растворяющегося в сумраке, приносили ощущение нереальности происходящего. В какой-то момент, я махнул на все рукой, и свернул с дороги. Осторожно преодолев какую-то канаву у обочины, я вступил в ночной лес. По сравнению с открытым пространством, там было куда темнее. Через минуту пришла ясность видения. Углубившись на сотню метров, я скинул ранец на какой-то полянке, и кинул на землю спальник. Подумав, вытащил хлебную рассыпуху и банку тушняка. Заедая хрустящие сухари мясом с ножа, и запивая холодной водой, я удивился, насколько вкусным оказался ужин. Половину, по братски, отдал собаке. На сытый желудок стало хорошо и спокойно. Снял кеды. Накрыл вещи курткой от маскхалата, и лег спать.

Ночью проснулся. Сам не знаю, от чего. Приподнял голову. Посмотрел в небо, затянутое плотной пеленой облаков. Вдохнул сырой воздух, пахнущий осенью… Удивился, насколько ясно стал видеть ночью. Машинально отметил, что спать на земле совсем не холодно… Подул ночной ветер. На спальник упало несколько капель. Я стиснул зубы, ожидая пришествие ледяного дождя. Но, ничего не случилось.

Когда я в следующий раз открыл глаза, был уже день. Резко, как будто ныряю в холодную воду, выбрался из спальника, и что-то невнятно прорычал. Наковыряв бересты с ближайшей сломанной березы, пошоркал верхний ее слой ножом, и достал огниво. Ферроцерий вспыхнул с электрическим треском, родив маленький язык пламени. Обрадовавшись, что удалось так по пижонски развести огонь, я вскипятил на бересте кружку чая, и с наслаждением ее выпил, согревая руки о горячий металл.

Выйдя на дорогу, я слегка удивился тому, что, оказывается, прошел больше половины пути. И в темпе зашагал по асфальту, пряча в карман пальцы, дубеющие на ветру и вкушая апокалиптичность темного неба. Вскоре, показался мост через Ай, с которого я увидел Лысую гору. А за ним уже рукой подать было до деревни…

В селении было тихо. Лишь собака пролаяла издалека. Ветер гулял по длинным улицам. Над главным зданием развевался флаг с гербом. Магазины были закрыты. Я посидел на деревянном крыльце, пока не замерз. Уходить ни с чем не хотелось. В голову пришла бредовая мысль - добыть где-то кипятка для чая. Обойдя сельпо с тыла, я поднялся к большому бревенчатому дому. Сквозь щели в ограде я заметил движение. Во дворе работала какая-то бабушка. Немного набравшись наглости, я попросил у нее кипятка. Она пригласила меня в дом. Обшарпанная  калитка негромко скрипнула. Две мелкие черные курицы бросились наутек, испуганно кудахча. Я прошел по двору, и робко зашел в дом.

В доме было холодно и сумрачно. Пахло как в давно нетопленой бане.  Я прошел через длинные сени на кухню, заставленную осенними припасами, и уселся на табуретку. Бабушка расспросила о том, кто я, и куда держу путь, после чего накормила вкусным супом и пирожками. Накормили и собаку. Вскоре, пришел ее дед, и поведал мне о болотах за урочищем Березяк, рассказал, что медведи сейчас сытые, а вот волков в степи нужно опасаться. Посоветовал всегда иметь с собой топор. Бабушка отдала мне свитер, который я, подумав, утрамбовал в рюкзак. Мне хотелось как-то отблагодарить этих людей, и я предложил денег, или поработать. Но они ничего не взяли, а лишь пожелали удачи.

На душе было тепло от того, что есть еще на свете настоящие люди. А вот в горле холодно, от прохладного молока, котором меня угостили. Пить молоко рискованно, ибо от него слишком легко может заболеть горло. Дабы подстраховаться, я заел его ядреной луковицей. А чтобы изо рта не пахло луком, заел лук чесноком.

Покинув гостеприимный дом, я зашагал дальше. В деревне было все так же тихо. Лишь у окраины тишь нарушил гул генератора. Миновав Веселовку, я постоял на мосту, вглядываясь в глубину  осенней реки. На миг пришло понимание того, что неспроста, в давние времена, люди придавали сакральное значение особым местам на Дороге, мостам да перекресткам... Подул ветер, будто напоминая, что нужно успеть заночевать до темноты.

За мостом я немного сбился с дороги и пробежался по болоту в окружении густых кустов. Весело ругаясь, преодолел препятствие, и вскарабкался на грунтовую насыпь, начав уже до боли привычный марш на Плотинку.

Грунтовка, окруженная глухой стеной кустов, бесконечно змеилась, наводя тоску. Бежать было тяжело, и я просто быстро шел, стараясь побыстрее преодолеть долгую, и скучную дорогу. Медленно проходили часы и километры, а я все шел, углубившись в себя.

Лето сложило крылья, и пространство было пронизано каким-то ощущением свободного падения, будто время остановилось…

Впереди показались сосны. Я знал, что где-то поблизости должен быть родник с красивым названием Серебряный Ключ. Вечерело. Подумалось, что торопиться некуда, и не стоит рваться вперед, чтобы заночевать в кромешной тьме, где-то далеко за деревней, когда в двух шагах ждет кристальная вода, и полог леса.

Колея со следами протектора пересекла русло. Мне стало немного обидно за ручей. Я прошел вверх по течению, углубляясь в лес. За спиной осталась цепь густых елей, надежно укрывшая меня от пустынной дороги. Впереди редколесье с высокой, в человеческий рост, иссушенной травой, шепотом звенящей на ветру. А за ней сухая и ровная поляна под огромными елями. Лапы елей укрыли нору со всех сторон, образовав уютное логово. Поодаль лежало несколько рухнувших сосен.

Я сбросил ранец, и просто присел на мягкую хвою в глубине логова, понимая, что место ровно такое, как нужно. Поставил палатку. Прикинув, где буду разводить костер, пошел кромсать цепной пилой толстое, сухое бревно.

Огонь плясал на сухих сосновых чурбаках. Смеркалось. Я сидел на мягком ковре из иголок, и вглядывался в языки пламени. Пространство вокруг свернулось в клубок, как лохматый рыжий кот,  кольцом бликов огня оградив меня от молчаливого синего леса. И тут я вдруг понял, что здесь со мной ничего, совершенно ничего не может ничего случиться. Стало удивительно спокойно, и лишь немного грустно от понимания того, что упускаю в жизни что-то очень важное.

Время будто изменило свой ход. Я не знал, как долго просидел у огня. Но вот, сон постепенно начал одолевать, и я ушел в палатку.

Проснулся от оглушительной тишины. Такой тишины, какой не бывает на свете. Ведь всегда можно услышать гул далеких машин, шелест листьев, дыхание ветра. Сейчас было только оглушительное безмолвие, разливающееся по воздуху тончайшим ультразвуком. Я боялся пошевелиться. Я слышал, как бьется сердце. Как пульсация крови движется по телу. Было в тишине что-то такое, что заставило меня замереть и затаить дыхание, слушая лишь оглушительный звон в ушах.

Я вышел из палатки. Лес в свете луны светился серебром. Острые, контрастные тени придавали картине удивительную резкость. Оглушительное безмолвие и неподвижность сковывали пространство цепью безвременья. Луна сияла холодным, металлическим блеском. Лес показался мне огромным кристаллом.

Напряженно прислушиваясь, я слышал только тишину. Это простая тишина не звучит. Бывает еще тишина оглушительная, которая звенит в ушах так, что становиться страшно. Малейший шорох на грани восприятия меняет ее, возвращая в реальность.

Снова засыпая, я, на грани сна и яви, увидел яркий образ иного места. Осенний лиственный лес, согретый солнцем бабьего лета. Руины мраморных колонн. Тихий пруд с белой, каменной облицовкой, побитой временем. Желтые листья, неподвижно лежащие на прозрачной глади пруда. Золотистый свет, пробивающийся сверху. И тишина... Почти такая же, как здесь, только без металлического эха. В сознании появилось понимание того, что это не место, и не мир, а, скорее, место между мирами. Промежуточная станция где-то в безвремении.

Пришел день. Проснувшись, я выскочил из палатки, и увидел, что в голубом небе видно ясное солнце. Я раскинул руки навстречу свету, и рассмеялся как ребенок. В естественной среде очень быстро становишься стихийным язычником.

Побегал по лесу, разминаясь, и собирая хворост. Поглядел на термометр, и с радостью отметил, что при +4 градусах мне совсем не холодно в футболке. Выпил чаю. Собрал рюкзак. Обулся. Пополнил запасы воды. И выдвинулся в путь.

Дорога простиралась вдаль. Ветер навстречу казался добрым и ласковым. Я бежал вперед, полный сил. Будто огонь, что ярко вспыхивает в последний раз, перед тем, как исчезнуть, солнце светило мне, и дарило последние капли тепла. По сути, бабье лето – это и есть такая яркая вспышка. Просто, ритм года совсем не такой, как ритм огня, и один яркий всполох длится много дней.

Совершив маршбросок по каменистой дороге, я оказался у Плотинки. И, впервые увидел ее иной, чем обычно. Сколько раз я не посещал эту деревню, она всегда оставалась мрачной и угрюмой. Даже в хорошую погоду над ней обязательно висела туча. В этот раз было не так. Солнце озаряло домики, разбросанные по полю, и было, по-утреннему, светло. Только непривычная тишина снова звенела в ушах. Пробежав всю деревню, я встретил старушку, которую расспросил о дороге. Узнал, что за Елавду никто не ходит, да поинтересовался, где купить хлеба. Оказалось, что хлеб вне зоны доступа.

Перейдя за Плотинку, я сразу же увидел сломанные деревья. Огромные пространства переломанного чудовищной ударной волной, покореженного леса. Длинные ряды строевых сосен были переломаны посередине, как спички. А дорогу тут и там преграждали вывороченные с корнем березы.

Что за титаническая стихия разгулялась здесь? Местные говорили, что это проделки урагана. Но мне в это не верилось. На ум приходил, скорее, челябинский метеорит. Вспомнился взрыв в августе десятого года, когда я шел этой же дорогой, и увидел вспышку далеко за деревьями, после чего пришла ударная волна, поломавшая верхние ветки.  

Что бы это ни было в этот раз, оно постаралось на славу. Добрых несколько верст вокруг, тут и там попадался развороченный лес. Здесь точно что-то произошло.

Но сейчас было тихо. Золотой свет лился сквозь листья. Время будто замерло. Снова вспомнилось наваждение - пруд на станции между мирами.

Долго ли, коротко ли, я прошел сломанный лес, поле, за которым три года назад ночевал на земле,  да разбитую дорогу через березняк. Миновав кордон у пруда, встретил уже знакомую вырубку, поросшую молодыми елочками, и сосновый бор за ней. И, спустя несколько верст, вышел на знакомую стоянку на берегу реки.

На крутом пригорке располагался стол, две скамейки и очаг с железной треногой. Не хватало только самого главного - дивана и телевизора, украшавшего это место пару лет назад. Помню, здоровенный телевизор в тайге, в свое время, порвал мне шаблон. Устав с дороги я сидел в кресле, практиковал третий дзенский способ просмотра зомбоящика, и думал, сколько же, наверное, нужно мухоморов, чтобы он все-таки начал показывать.

Скинув ранец на скамейку, я решил, как следует подкрепиться. Дальше начиналась неизвестность, и я сам не знал, когда еще смогу нормально поесть. Все время не давала покоя мысль о затяжном дожде, который бы мог сильно осложнить мне жизнь. Сейчас же было солнечно, и почти тепло, и уходить не хотелось.

Пока в котелке варилась добрая порция каши с тушняком и луком, я изучал карты, а где-то далеко газовала машина, старательно портя мне аппетит.  Обогнув хребет, можно было попытаться пройти по распадку. Еще дальше начинались болота, пестрящие на карте хаотическим переплетением ручьев. Если бы удалось преодолеть этот участок, появлялся шанс дойти до затерянного в горах села Тюлюк.

Ох и вкусная же оказалась каша! Вот только выяснилось, что я куда-то потерял ложку, да еще вместе с запасом сухарей. Причем, я никак не мог вспомнить, где мог с ней распрощаться. Подумалось, что в этой потере есть свой философский смысл, ибо ложка досталась не самым праведным образом.  Доев нажористое варево ножом и компасом, и, конечно же, попив чаю, я упаковал снарягу. Дальше решил не обуваться, благо через сотню метров все равно нужно было преодолевать переправу, и запихнул кеды в рюкзак.

Река текла по россыпи гравия с тихим шелестом. Воды на середине реки было примерно по пояс. Мокнуть не очень хотелось, и я прошел по кустам чуть дальше, найдя участок, на котором было не глубже, чем по колено. Преодолев брод, мы с мокрой собакой прошли немного по полю, и увидели, кто же так упорно газовал за лесом.

В черной болотной жиже утопала севшая на мосты «Нива». Трое мужиков отчаянно пытались откопать ее из грязной западни. Понял, что люди хорошие, и нужно помочь.

И началась борьба. Много раз мы пытались вытолкать машину грубой силой. Отчаянными усилиями раскачивали ее, стоя в грязевой яме. Упорно подкапывали грязь под колесами. Но все было напрасно. Мосты вывесило по диагонали, и колеса пробуксовывали вхолостую.

Наконец, созрел хитрый инженерный план. Подняв машину огромным дрыном, как рычагом, мы подвели домкрат под днище, и приподняли левый борт над землей. Тщательно подкопав место под колесами, насовали туда досок и палок, создав подобие гати. То же сделали и с другой стороны. И, общими усилиями сдвинули машину с места. Проехав около метра, «Нива» снова встала. Как оказалось, сев брюхом на болотную кочку, похожую на волосатую голову водяного. Набросившись с лопатами на болотного духа, мы изрядно подрубили его корни. Я довершил дело, перерезав их ножом.

Вытащив машину общими усилиями, мы вместе порадовались. Подумав, что у меня нет хлеба, я попросил кусок. Мне отдали все, что было – полбуханки белого, и пакет овсяного печенья. Почему-то вспомнились русские сказки, где так уж принято, выручать неслучайных встречных, чтобы они помогли пройти путь.

Проводив машину взглядом, я помылся в холодной реке, и надел рюкзак. Можно было даже не смотреть на часы. Так было ясно, что солнце близится к горизонту. Потерял время, и теперь нужно торопиться, чтобы успеть заночевать. Я в темпе перевалил через холм, и мысленно отметил, что вступил, наконец, в места дикие и медвежьи. За холмом, да за сосновым лесом открылось большое поле, озаренное вечерним светом.

У леса, на границе поля, появилась высокая фигура. Издалека казалось, что у опушки стоит высокий мужик в коричневом пальто. Замерев на мгновение, я пошел навстречу. Мужик смотрел на меня, и медленно отходил, явно не желая ни идти навстречу, ни терять меня из виду. Меня насторожило такое поведение супостата. Пройдя добрую сотню метров, и глядя на медленно отходящую фигуру, я заорал. Фигура повернулась боком, и только теперь я понял, что передо мной лось! Или, скорее лосиха, раз без рогов. Издалека, спереди, ее, и впрямь, можно было спутать с каким-нибудь лешим. Вот почему говорят «конь в пальто», подумал я, поглядывая на уходящего в чащу сохатого. Рисковал, конечно. У них сейчас гон.

Стена деревьев отделила поле от круглой поляны со старой беседкой. Отсюда звездой расходилось несколько дорог. Одна из них вела в сумеречный тоннель в строю густых кустов. Там, в глубине, по россыпи гальки текла река, отделяя один мир от другого.

Так, иногда чувствуешь незримые воображаемые границы, разделяющие пространство. У каждого места есть свое настроение. Свой внутренний мир. Свои сказки, которые место рассказывает на языке смутного шелеста ассоциаций и ощущений. Внутренние миры есть и у лесных закоулков. И у районов города. У дорог, у квартир. У всего вокруг.

За рекой открывалось огромное поле. На его окраине протянулся длинный холм, поросший соснами. А вдалеке голубой дымкой проступала горная цепь. После долгого пути через леса пространство будто раскрывалось вокруг.

Вдоль тропы через поле, курганами высились невероятно густые заросли крапивы. Старожилы рассказали, что когда-то давно здесь была деревня, но люди ее покинули, и на месте домов, могильными холмами вырос бурьян. Крапива так яростно поглотила остовы домов, будто природа стремилась поскорее перемолоть всю память о человеке. Зола, да прочая органика – хорошее удобрение, вот бурьян и растет.

За полем развилка. Один путь переваливает через холм, и уходит в глубину лесов, чтобы петляя по болотам и густому ельнику, наконец, привести к кордону в глуши. Другой огибает холм, пересекает, один за другим, притоки реки, и поворачивает на перевал. По нему я и пошел. Перепрыгивая по камням один ручей за другим, и проскочив участок сумеречного хвойного леса, я увидел поляну. Дорога текла по ней, уходя в низину, по которой стелился туман. Несомненно, там текла река. Три года назад я так же удивлялся, почему дорога уводит меня от перевала. Поглядев на компас, я прикинул, куда мне идти, и разыскал колею, которая вела туда, куда мне нужно.

Сумрак леса вновь объял меня. Повеяло хвоей и мокрым песком. То и дело колею пересекали заболоченные ручьи, по дну которых змеились подгнившие корни. Когда то давно эта дорога казалась бесконечной, но сейчас или расстояния сжались, или я стал куда сильнее. Очень скоро тропа повернула на перевал, и начался резкий подъем. Миновал и крутой спуск к горной речке, на берегах которой, когда-то, я ночевал в обгоревшем вагончике.

Смеркалось. Повеяло промозглой вечерней сыростью, такой пронизывающей, какой днем не почуешь и в холодную погоду. Лес изменил окраску, будто нахмурился. Дорога, уже почти перейдя перевал, разделилась, обходя склон горы по пологой дуге. Потянуло какой-то мрачной усталостью, и шальная мысль залезть на вершину сегодня же ночью, растаяла без следа. За лесом загадочно промелькнула меж деревьев одна из вершин хребта. А я круто свернул с дороги в сторону другой вершины. Пройдя поле с густой травой, я забурился в очень густые заросли маленьких елочек, произраставших в переплетении серого бурелома.

Вот уж не знаю, то ли места оказались слишком мрачными, то ли со мной что-то было не так, но на меня начало накатывать злое уныние. Темная и тяжелая пелена безысходности навалилась так, что стало не продохнуть. Такое чувство бывает лишь в сумрачном, дурном сне, в котором скитаешься без цели, понимая, что рассвет не наступит. Чтобы отогнать мару, я поскорее разжег костер, но легче особо не стало. Попивая чай с халвой, я лишь угрюмо смотрел в точку, ни о чем не думая. Ничего не хотелось.

День пробудил меня от тяжелого сна. Настроение было все таким же угрюмым. Лишь разгоревшийся огонь немного отогнал тоску. Собравшись с мыслями, я решил, что должен побывать на вершине. Мне сейчас не хватало внутренней живости, чтобы скакать по горам как дикарь, и я укрылся от мира под броней ветровки. Спрятав продукты в схрон, я надел изрядно похудевший тактический ранец, достал из подсумка навигатор, и забил точку на карте. На всякий случай, оставил и вешку, видную мне издалека.

Тяжело приминая ботинками траву в человеческий рост, я прошел по потемневшей от осенних дождей прогалине. За ней начался подъем. Вскоре, передо мной показались останцы, причудливыми серыми стенами поднимавшиеся из пожелтевшей травы. Яра немедленно вскарабкалась на почти отвесную скалу, и села наверху, ожидая меня. Улыбнувшись собаке, я напряженно зашагал по крутому подъему, согреваясь от работы. Траву, уже не такую высокую здесь, сменила каменная россыпь. Осторожно прыгая по курумнику, как по ступенькам, я поднялся на несколько десятков метров, проклиная «живые» камни, предательски качающиеся под ногами, и попал на относительно ровную площадку. Обернувшись, я увидел сумеречную даль, распластавшуюся на много верст.

Отклонившись от курса, я оказался в лесу. Идти было несложно, потому что, здесь почти не было бурелома. Пространство меж деревьев было прозрачно, и лишь кроны наверху закрывали рассеянный свет. Осознав, что иду куда-то вниз, я достал компас, и прикинул по карте направление на вершину. Магнитная стрелка послушно показала направление, и я пошел вперед. Вскоре начался крутой подъем. Дальше можно было идти интуитивно, полагаясь лишь на перепад высот.  Лес поначалу стал гуще, а потом, будто занавес расступился, открыв каменный карниз, с которого вновь открылась осенняя даль.

По левую руку от карниза поднимался склон горы. Среди серых скал, под сумеречным небом, я представил, что поднимаюсь к замку Кащея, одиноко стоящему на вершине. Прыжок с камня на камень. Перехват рукой за холодный уступ. Еще прыжок. Поляна на крутом склоне, поросшая невысокой травой, по которой мерно прокатываются волны ветра.

Останавливаюсь, ощутив на поляне что-то особенное. Не первый раз поля у горных вершин кажутся наделенными чем-то, разлитым в пространстве. (Так и хочется сказать «энергетикой», вот только устал я от попсовой эзотерики) Несколько минут вглядываюсь в волны на лугу. Иду дальше.

Последние высокие деревья остаются позади. Дальше череда маленьких ёлочек, березовый кустарник, да курумник, заросший стлаником. За россыпью камней скалы, пестрые от пятен лишайника. Пробегаю курумы как по ступенькам, и лезу по наклонной скале, хватаясь за трещины. Чем дальше к вершине, тем сложнее найти опору. Собака поднимается за мной. Ни один пес бы не забрался сюда, но моя овчарка, лазающая по деревьям почище кошки, может взять и эту высоту.

Со скалы видно, что вершина дальше на несколько сот метров. Между мной, и вершиной ущелье. Начинаю двигаться в сторону горы, сходя по уступам как по винтовой лестнице. Стланник затрудняет движение, скрывая камни и не давая верной опоры. Осторожно спрыгиваю в низину, и оказываюсь в безветренном месте, похожем на старый сад. Сквозь желтые листья маленьких березок видно небо.

Резкий подъем. Курумник. Ветер. И вот, уже, почти вершина. Быстро пробегаю по камням до горизонтальной площадки. Оглядываюсь. И замираю…

Вдалеке, исполинскими руинами постапокалиптического замка восстает хребет Нургуш! Он настолько огромен, что захватывает дух. Сквозь белесую пелену осенней хмари видно россыпь курумника,  поднимающуюся из желто-зеленой тайги. Вершины хребта уходят вдаль, тая в тумане где-то на юго-западе. Гул ветра сливается с ощущением пространства в какую-то странную песню. Кажется, будто цивилизация давно погибла, и я шагаю один по развалинам мира в поисках ответов. И где-то там, за зеркалами небес меня ждет разгадка.

Секунды замирают. Стою и смотрю вдаль. Ветер треплет одежду. Вдалеке, на склонах хребта видно каменные реки, текущие где-то в своем бесконечно долгом ритме. Видно железные облака, ползущие по небу.

Стоя на горе впитываешь в себя частичку той мощи и величия, что ведут здесь бесконечный хоровод, и сам становишься сильнее. 

На вершине моей горы плоская площадка, поросшая кустарником. Ухожу вглубь. За стеной пожелтевших березок и неровными ступенями курумника нахожу большой каменный амфитеатр. Горизонтальную россыпь камней полукругом окружает скала, будто так задумано древним архитектором. Здесь не дует ветер, и почти тихо. Поднимаюсь на каменную стену, и забившись в щель между камнями достаю брусок халвы. Здесь видно сумеречную даль, уходящую на сотни верст. Завтра мне идти туда, в неизвестность. Что ждет впереди? На душе тревожно.

Запиваю халву ледяной водой. Ловлю себя на том, что где-то в закоулках сознания живет первобытный зверек, для которого еда - это энергия, это жизнь. Понимаю, почему собаки и прочие звери огрызаются, когда кто-то покушается на их добычу. Но мне до этого пока далеко. У меня полно сил.

Спускаю со скалы, и, прислонившись к отвесной стене, замираю, и гляжу в небо. Облака проносятся над головой. Пожелтевшие кустики дрожат на ветру. Чувствуешь странную светлую тоску в это время.

Внезапно, воздух рассекает на части, будто острым мечом. Со стальным свистом проносится над головой стая иссиня черных воронов. Огромные птицы делают надо мной несколько кругов. В душе оживают сказания о русских богатырях, битвы, дороги, да звон стали.

А мне пора назад. Накидываю ранец, затянув стропы. И спускаю по наитию, выбирая дорогу, как придется. Перейдя курумные поля, да пару скальных выступов спускаюсь в лес. Проверяю свой путь по треку навигатора. С удивлением вижу, что, оказывается, по интуиции иду почти идеально прямо в сторону лагеря, хотя казалось, будто страшно петлял.

Прохожу по лесу еще с километр, и снова смотрю на прибор. А вот и ошибка! В книгах говорят, будто человек ходит по лесу кругами из-за того, что ноги у него развиты не совсем симметрично. В жизни все интереснее. Какое-то время идешь совершенно точно, но, в определенный момент резко сворачиваешь с дороги, чуть не под прямым углом. И, решительно не замечаешь этого момента. Получается, что какое-то чувство направления все-таки есть, но оно дает грубые сбои. Наверное, его можно развить, но это только предстоит выяснить.

Натыкаюсь на заросли грибов-дымовиков. Вспоминаю, как в детстве меня забавляло, как они лопались и дымили. А ведь, уже, сколько лет их не встречал… Старательно лопаю все созревшие.

Сосновый лес кончается. Спускаюсь с пригорка. Фотографирую себя на память, выставив автоспуск. Ни дать, ни взять сталкер…

Миновав дерево, закрученное спиралью, нахожу вешки, и возвращаюсь в лагерь среди елочек. Достаю продукты из схрона. Думаю, что делать дальше. Идти куда-то далеко, сегодня, уже не вариант. Оставаться в этом, до невозможности угрюмом месте тоже не хочется. Вспоминаю о сгоревшем вагончике, в котором дрых в десятом году, и решаю идти туда.

Спуск по дороге до развилки, потом переход еще ниже в сторону поворота на Елавду. Нахожу брод через реку, и поляну с костровищем на другом берегу. Явно, охотничью стоянку. Вспоминаю, что здесь была дорога до вагончика, но от нее нет и следа. Иду вдоль берега реки по зарослям. Спустя какое-то время вижу ржавый остов за пригорком. Сгоревший вагончик заброшен, и дорога к нему давно забыта. Ощущаю странное дежа-вю. И снова отголоски осеннего безвременья.

Скидываю рюкзак. Валю пилой сушину, да ломаю сухие сосновые ветки. Развожу огонь. Вечереет. Захожу в вагончик, осторожно ступая по хлопьям ржавчины и шарикам лопнувших в огне консервов. И нахожу ложки! Две штуки. Удивляюсь настолько удачному совпадению. Мне как раз нужна была ложка, и я думал, где бы ее взять. Окончательно понимаю, что мироздание включило мне зеленый свет, и я пройду путь.

Сидя на старой скамейке у костра я долго слушаю шум реки. Огонь приятно согревает. Возле костра множество огромных чурбаков, некогда служивших табуретками. Думаю о том, что они здесь больше никому не пригодятся, и в голову приходит шальная мысль. Отправляю пару нерожденных злобных буратин в жертву экзотермической реакции. Пни медленно разгораются, а я ложусь на землю, наблюдая, как постепенно темнеет. Чувствую прикосновение. На меня садится отогретая теплом огня бабочка траурница.

Думаю о фундаментальных вопросах мироздания. Как ни крути, а не просто так человек чает бессмертия. Признать себя всего лишь гниющей материей, значит похоронить себя при жизни. Согласиться с тем, что все фундаментально бессмысленно, и впереди лишь небытие. Но не верю я в это. Не верю. Неспроста, бывает, нутром чуешь  что-то. Жаждешь сверхбытия, смотря вдаль, и понимая, что рядом что-то большее, чем можно объять органами чувств.

Ночь плавно опускается на землю. Шаманская пляска пламени завораживает. Огонь гудит, словно на варгане играет. А в черное небо уносятся россыпи искр, будто хоровод звезд. Луна иногда вспыхивает в разрывах облаков, озаряя лес призрачным светом.

Ночь окончательно сгустилась над лесом. Чтобы размяться, ухожу во тьму. Крадучись делаю круг окрест лагеря. Лес в ночи пепельно-серый, но все ясно видно. Восприятие теряет четкость, но расширяется, потому, что фокус внимания стремится охватить все чувства, и периферическое зрение, и слух, и нюх и осязание. Интересное ощущение. Прогулявшись, возвращаюсь к огню. Сворачиваюсь калачиком у костра, и гляжу на огонь, пока не засыпаю.

Пришло новое утро. Просыпаюсь на холодной земле, у потухшего костра. Остов огромного чурбака еще тлеет в куче серого пепла. Встаю, и собираюсь с мыслями, напрягая все мышцы, чтобы прогреться. Приношу из леса сухих сосновых веток, чтобы развести огонь. Спускаюсь к реке, лезу в ледяную воду, и дергаными движениями умываюсь, пока поспевает кипяток.

Напрасно я когда-то восхвалял злой черный чай. Он коварен, и назойлив. Давно уже пора понять, что заварка – это не напиток, а лекарство. Которое, как и положено лекарству, становится ядом, при неуместном использовании. Но сейчас, пожалуй, самое время. Заварка с халвой поднимают мне боевой дух. Ведь впереди долгая дорога в неизведанные и совсем глухие места.

Свернув снарягу, я пошел назад, к броду. За бродом была дорога, которая уходила куда-то в сторону Елавды. Решил не обуваться, благо при определенном навыке на маршруте так даже удобнее.  Колея, кривой загогулиной ползла через лиственный лес, а в сознании снова вспыхнуло дежа-вю. Жарким летом десятого года я шагал здесь, почти без сил, ведомый лишь обреченным упорством. И сейчас тоже на душе было грустно, но, все-таки по-другому.

Дорога ведет вдаль. Сквозь кроны деревьев восстает суровая гора, будто подпирающая вершиной стальное небо. Кажется, будто шагаешь по древнему миру, сошедшему со страниц какой-то книги. Снова крутой поворот, и я выхожу на грозовую поляну. Узнаю камень, на котором пытался перебинтовать раненую лапу несколько лет назад. Вижу нещадно побитые молниями деревья. Где-то здесь по карте поворот на Нургуш, только его нет и в помине. Помню, что если повернуть в сторону горы, и идти напрямик, попадешь в мрачный, заболоченный ельник, и, если сумеешь его пересечь, выйдешь к дороге на перевал. Разум говорит, что она должна пересекаться с тропой на Елавду, да только поворота не видно.

Старая колея глубоко прорезала грунт. Перехожу на бег. Так легче. Ритм поднимает боевой дух, а еще, на бегу ставишь лапы на одну линию, и следы вытягиваются в совершенно прямую цепочку, потому двигаться меж борозд  удобнее. Бежать с полной выкладкой тяжело, но за прошедшее время уже привык.

Вокруг, то густой ельник, то редколесье. То пожелтевшие листья берез, то травы. Иногда глаз цепляется за что-то необычное. Вот на лиственнице невероятно густое гнездо из плотно сплетенных веток. Почему они так выросли? Вероятно, какая-то аномалия, типа «ведьминых метел». Вот дерево, закрученное, будто причудливым вихрем. Вот очередная грозовая плешь. Изредка, в небе вспыхивает солнце, и я улыбаюсь ему навстречу. 

Пробегаю через очередную поляну, и вдруг чую запах, будто кошачьей мочи. Чужой запах. Сразу останавливаюсь, и смотрю по сторонам, напряженно прислушиваясь. Кажется, будто шерсть на загривке встала дыбом. Не знаю, кто оставил эту метку, но понимаю, что в лесу не один. Послушав пространство, продолжаю путь.

Начинается редколесье, совсем не похожее на густые леса окрест Уреньги. Здесь меж деревьев большие пространства, так, что видно кусочки неба. Не поймешь, где лес, а где поле. Высокая трава кругом. И лишь иногда путь уводит в сумеречные еловые заросли, пахнущие мхом и пихтой. Но, проходит несколько километров, и тайга расступается, снова сменяясь густой, в человеческий рост, травой с редкими деревьями.

В грязи, то и дело, видно следы. В основном, копытные. Лоси, иногда косули. Однажды след волка или собаки. Много следов смазанных и непонятных. А в разрывах сумеречного марева тайги все чаще проглядывают приближающиеся вершины далеких гор. Все сильнее ощущаю напряженность чего-то загадочного.

Бывает, что чувствуешь и вовсе отблески нездешнего мира. В огромных пространствах, в небе, усыпанном звездами, в сияющей полосе рассвета на горизонте. Потому и смотришь иногда вдаль, затаив дыхание.

Но в горах на горизонте ощущалось что-то иное. Угрюмая, зловещая внутренняя мощь, не зовущая вдаль, а с роковым молчанием напоминающая о себе. Да по-другому и быть не могло под темным, штормовым небом.

Ветер волнами иногда прокатывается по лесу, принося пронзительную сырость. Слышно, как волна шума и шелеста набегает издалека, чтобы пронестись над головой, и стихнуть где-то вдали. На бегу, холод совсем не ощущается, только не по себе от понимания того, что в любой момент может накрыть бесконечно долгим дождем.

Позади уже добрый десяток верст. Внезапно, лес расступается, и я выхожу на поле. Соломенного цвета трава колышется на ветру, а на фоне небес темнеют одинокие лиственницы,  вечными часовыми, стоящие у дороги. А за ними… Из мрачной нави, в штормовом сумраке восстает кольцо высоких гор! Зубчатые вершины хребтов окружают меня со всех сторон. У меня перехватывает дыхание.

Будто я вовсе не на Урале, а где-то в Гималаях. И вот-вот, в разрывах серо-синих туч, я узрею сумеречные лики жестоких тибетских божеств! Так и кажется, будто горы смотрят на меня угрюмо. Хочется закрыться, но смотрю вдаль, хватая взглядом мрачную мощь.

Дорога петляет по склону горы. Огромный крюк через поле, окруженное зубчатыми горами, и я выхожу к остову древнего, развалившегося сарая. Сколько десятилетий люди не приходили сюда? Пожалуй, сама память о них исчезла. Заглядываю внутрь, морщась от уколов крапивы. Там лишь мрак и запустение, да запах тлена.

Смотрю вдаль, и пытаюсь запечатлеть горное кольцо. Но понимаю, что изображение не передает и доли того, что есть, и, наверное, только испортит образ, что можно представить в уме.

С ветром приходит мельчайший дождь. Недовольно отряхиваюсь. Обнаруживаю, что дорога здесь закончилась, а это значит, что дальше придется топать через мокрую траву по самую макушку. Продираюсь напролом, периодически останавливаясь, чтобы злобно проораться.

В голову закрадывается мысль о том, что если нелегко уже сейчас, то каково будет, когда придут настоящие испытания? А ведь тревожное время грядет. В мире неспокойно. А судя по тому, что все вокруг настолько потонули в обывательстве, что согласны, чтобы им чип вставили, духовная война уже проиграна. Я хоть и верю в то, что добро сильнее, но при таком раскладе без чуда не обойтись.

Трава закончилась, и я вышел на относительно прозрачное пространство. Удивительно, но прогалина вела почти точно вдоль хребта, как мне и было нужно. Возможно даже, что здесь и проходила когда-то дорога, вот только следов колеи не осталось и в помине. Только кусты с одной стороны, и деревья с другой. Изредка, под ногами попадались большие, плоские камни. В одном месте лес стал просторнее, и по левому борту показалось, будто открытое пространство. Я даже свернул с дороги, в надежде найти там поле, с которого было бы видно, что происходит вокруг, но лес при приближении, словно сгустился, и иллюзия исчезла. Пришлось вернуться.

Среди переплетения соломенно-серых пятен леса иногда попадались россыпи красных гроздьев рябины. Я срывал ее, и грыз, морщась от терпкой горечи ягод. К моему удивлению, собака тоже собирала ягоды. Я знал, что она любит чернику да землянику, но не ожидал, что рябина ей понравится.

Кустарник сменился густым лесом. Пройдя с полкилометра, я встретил, как будто, старую колею. Искушение пойти по дороге было слишком велико, и я попытался проследовать за ней. Но быстро понял, что теряю время, а дорога уводит совсем не туда. По навигатору я определил направление вдоль склона хребта, достал компас, и пошел по азимуту.

Надо сказать, что электронные заблудометры – зло! Сколько раз я видел, как человек из-за них деградирует, теряя способность ходить по лесу с картой и компасом. Чтобы не расслабляться, нужно помнить об этом, и обходиться без костылей.

Крадусь по зарослям, осторожно переступая коряги и обходя сучковатые бревна. Иду медленно. Деревья водят хоровод вокруг, скрывая небо. Чего только не растет здесь… В тесном соседстве ели да лиственницы, березы да осины. И только сосны, которую отчаянно хочется встретить, как всегда, нет. Местами попадаются густые кусты. Где-то их сменяет трава выше головы. Все вокруг будто джунгли в сезон дождей.

Осторожный шаг через бурелом, петля туда, петля сюда… Движение сливается в напряженный и медленный вальс в ритме дождя. Воздух терпкий, как полынь. Чую сырой подлесок, пахнущий землей, влажной травой и грибами. Которых не наблюдается.

Внезапно лес расступается, и выхожу на какое-то открытое пространство. Под ногами неровные борозды земли, поросшей молодой травой и большие камни. Справа кусты, а слева густая трава и деревья. Посередине просеки растет молодое деревце. Понимаю, что вышел, судя по всему, на старую-престарую дорогу, давно уже заросшую, и порушенную жерновами времени.

Иду уже чуть быстрее. Вскоре просека расступается, и вокруг воцаряется редколесье. Где-то по правую руку склон горы, и, судя по всему, вода, отмеченная характерными зарослями. Левее сквозь редкие лиственные деревья проглядывает курумник.

На камнях почти нет зарослей, и дорога становится хорошо заметной, будто иду по старой брусчатке. Слева выплывает тополиная аллея. Замираю от тонкого ощущения, которому сложно подобрать определение. Тополя, шепчущие что-то на своем языке, не вписываются в картину тайги. Кажется, будто это осколок совсем другого места. Какого-то осеннего парка из детства. В сознании рождается чувство, сплетенное из воспоминаний, книг и ощущений далекого прошлого. Оно настолько тонкое, что я, как ни пытаюсь, не могу его до конца уловить. Понимаю только, что лес стал еще более сказочным.

Прохожу еще метров сто, и скидываю рюкзак возле ручья. Достаю карты, и изучаю обстановку. Чувствую себя угрюмым партизаном, а на душе весело от такой суровости. Вскрываю ножом упаковку соленого до невозможности сыра, и делю ее с собакой, запивая водой из лужи.

Ранец на плечи, и снова в путь. Вокруг все прозрачнее. Похоже, выхожу на луг. Ручьи пересекают дорогу все чаще. Сквозь кусты вижу, что они сливаются в тихую речку. Ледяная вода обжигает лапы, но, кратковременно это даже приятно.

Выхожу на огромный, загадочный луг на склоне горы. Вдыхаю пространство, утомившись хороводом зарослей. Поле вдали уходит вниз, а за ним синеют зубцы горной цепи. Слева высится гора Караташ. А по-нашему Черный Камень, если только правильно помню. В уме еще крутится мысль о том, что надо переть дальше, но нутром понимаю, что остановится нужно здесь. На окраине луга нахожу местечко под сенью деревьев, и кидаю ранец на землю.

Первым делом ломаю ветви единственной сушины, что вижу поблизости, и развожу небольшой огонь. Костер у меня сейчас – это как фумигатор от медведя. С ним надежнее.

Начинаются хозяйственные работы. Режу цепной пилой поваленное дерево. Бегаю за водой к пройденному ручью. Выравниваю место, где буду спать. Закончив дела, сажусь, и смотрю на огонь, ни о чем не думая.

Пока в котелке греется кипяток, гляжу на горизонт. Только сейчас понимаю, насколько здесь тихо. Время снова останавливается, и все замирает. Вижу, как облака, что живут в ином ритме, медленно расступаются, и сквозь круглую воронку на землю проливается поток света. Небесный огонь, падающий на землю золотистыми лучами, завораживает. Неужели только мы со зверем видим это чудо? 

Тоннель в небе медленно затягивается, пока я пью чай. Гора за спиной манит своей близостью. Оставляю лагерь и иду налегке. Продираюсь через невысокие кусты, осторожно обходя камни. У подножия запрыгиваю на поросшую мхом плиту. Оттуда на большой валун, и дальше по курумному склону вверх и вверх.

Не доходя до вершины, скрытой в зарослях, выхожу на каменное поле, с которого видно даль. И замираю. Тихо… Ни души…

Внизу на много-много десятков верст долина. Желто-зеленый океан осенней тайги. Где-то вдалеке горный хребет, кольцом окруживший затерянный мир. Горная стена надежно отделила безлюдное пространство от всего внешнего. Казалось, будто я проник туда, где ни ступала нога человека. Не было никого. Ни зарева городов. Ни гула трасс. Ни души. Только затерянный мир, в котором остановилось время. Казалось, что я отыскал край древних ящеров, пропавший в потоке времени. 

Безмолвие висело над долиной. Обычно, на высоте всегда дует ветер. Но воздух был неподвижен как стекло. Я громко и протяжно провыл. И снова повисла тишина. Секунды тянулись одна за другой. Спустя минуту, или может быть, больше, откуда-то издалека пришло тихое эхо. И снова молчание…

Неподвижно стою, взирая вдаль. Ловлю ощущение грандиозности, и в то же время, какой-то непрочности окружающего. Кажется, будто мир может лопнуть как тонкая пленка на поверхности бытия, и откроется многомерная глубина чего-то неведомого.

Красиво, промозгло, и немного грустно. Далекие горы растворяются в седой дымке. В полном безмолвии слышишь гул пространства. Ощущение на уровне синестезии, а не физического восприятия.

Собака тоже села на камень, и неподвижно смотрит вдаль. И я смотрю. Серые, с кремовыми включениями, камни, одетые в пятнистый камуфляж лишайника. Тонкие деревья, нашедшие свой приют на окраине каменного потока. Нескончаемая тайга у подножия. Стальное небо в цветах побежалости. Холод и скользкая фактура камня под лапами… Все это внешнее. Когда смотришь вдаль, думаешь о чем-то большем, чем то, что воспринимается органами чувств.

Но, пора идти назад. Где-то там вьется дым костра, и ждет бивак. Резко разворачиваюсь, и упруго прыгаю с камня на камень, то замирая, не окончив шаг, то балансируя на бегу. Играю с движением, чувствуя полет и свободу. В такой момент ловишь что-то дикое, и явно не совсем человеческое, но при этом живое и доброе.

Спускаюсь к подножию. Прохожу полосу мха и деревьев. Перелезаю через какое-то бревно, иду в зарослях травы, и тут чую сильный чужой запах, похожий не то на пот, не то на выделанную кожу. Рефлекторно припадаю к земле, оглядываясь по сторонам. Явно это что-то животное, а не растительное. Так и хочется прижать уши  и зарычать. Но тихо. Собака ведет себя спокойно.

Прохожу дальше, подбираю здоровенную корягу, и волочу ее по траве к заброшенной дороге. У лагеря, первым делом, пилю ее на дрова. Развожу огонь посильнее. Бормочу «Слава Ахура-Мазде!!»

Вечереет. Кипячу воду и изучаю карты. Дальше совсем неизвестность. Если до этого я шел по распадку, то сейчас впереди хитросплетение непонятных болот и зарослей. До затерянной в горах деревни, по прямой, меньше тридцати километров, но на деле нужно рассчитывать на сорок, если не больше. Кто бы знал, что нас ждет?

Чешу собаку за ухом, пока в котелке булькает каша. Меня мучает паранойя, и я экономлю еду так, что она почти не расходуется. Почему-то жрать особо и не хочется. Только не хватает сладкого. И то, скорее психологически. Гречки с мясным дегидратом, да риса с сухофруктами еще полтора десятка порций. Консервов целых шесть банок. А вот чай, сахар, и халва на исходе. Вроде для выживания они не нужны, но здорово поднимают настроение. Немного злюсь на себя за зависимость от ништяков. Ладно, думаю, когда кончатся, буду пить кипяток с рябиной, и угрюмо бурчать на реальность.

Стемнело. Цвета померкли, и все постепенно погрузилось в пепельно-серые тона ночного зрения. Серебристые травы колосились на лугу, а за ними возвышались силуэты гор. Хотелось, чтобы облака рассеялись. Хотелось звезд! Звездного неба, бескрайнего! Так, будто не хватало воздуха!

Спать не тянуло. Было слишком одиноко.

И еще думалось, что очень хочется поделиться с другими настоящей жизнью, к которой я лишь чуть прикоснулся, а многие, растворившись в обывательстве, и вовсе не ведают.

Холодное утро пришло неслышно. Я проснулся. Дергаными движениями развел угасший огонь, и приходя в себя стал строить планы на предстоящий день. Опыта для одиночных походов по такой глухомани мне все еще не хватало. Поэтому, было не по себе от того, что дальше по карте меня поджидало какое-то болотное царство. Летом там можно хотя бы жаб наловить. И то хлеб. Точнее, суп. А сейчас там и вовсе делать нечего.

Подкрепившись, я собрал снарягу, и пошел вдоль дороги. На окраине луга дорога кончилась, и стало понятно, что дальше придется брести по непролазным зарослям. Злобно иду через двухметровую траву, мокрую, как тот самый банный лист из поговорки, и такую же приставучую. Так проходит целый час. Потом, травы становится чуть меньше, и начинается редколесье. Лес идет островками, и приходится выбирать, лезть через коряги, или через траву. Иногда видно курумник вдалеке. Компас привирает. А лес постепенно уходит вниз, и становится все более зловещим.

По карте меня ждет что-то совсем непролазное. И действительно, я сам не заметил, как постепенно лиственную рощу сменяет темный ельник, похожий на земли нежити. Солнце не проникает сюда. Под ногами то и дело бревна с сучьями, а под ними курумник и хлюпающая трясина.

Двигаюсь очень медленно. Настроение портится. Становится страшно от того, что я могу прошагать с такой скоростью весь день, и так и не выйти из этой жути, в которой даже палатку не поставить. И еще страшнее от того, что двигаться здесь очень тяжело. Слишком много непролазного бурелома, и скользких камней. Очень боюсь повредить ногу. Это значило бы остаться здесь навсегда. Впервые за долгое время чувствую себя неловким и неуклюжим.

Внутренний компас не работает вообще. Приходится, не отрываясь, смотреть на магнитную стрелку, которая слегка привирает. Периодически поглядываю в навигатор, который тоже не желает ловить спутники. Ругаюсь матом, а болотные кикиморы, наверное, надо мной ржут. Народный фольклор говорит, что на болоте обитают злые духи. Я бы тоже был злой, если бы здесь обитал.

Так проходит несколько часов. Иногда выхожу на курумные поля, к которым не так просто подойти, поскольку на границе курумника бурелома и мха еще больше. На камнях слегка отдыхаю. И, понимая, что в такое месте делать нечего, ползу дальше.

Дорогу осилит идущий. Постепенно замечаю, что стало чуть светлее. Прибавляю скорость насколько могу. Лес вокруг проясняется. Становится меньше бурелома и больше лиственных деревьев. Понимаю, что уже явно иду на подъем.

Внезапно выхожу на старую, но вполне различимую дорогу, прямо к плоскому валуну. Без сил падаю на него, мокрый и уставший. За спиной всего десяток верст, но по таким бесовским местам, что леший ногу сломит. Ориентируюсь по навигатору, привязывая координаты к геншатбовской карте. Примерно понимаю, где нахожусь. Дорога, на которой я стою, есть на картах, но судя по ним, скоро кончается.

В темпе иду, всё ожидая, что колея закончится, и снова придется лезть в какое-нибудь болото. Сквозь деревья вижу гору, у которой ночевал. Дорога петляет. Подхожу к той точке, где по картам дороги уже не должно быть, но колея идет окрест хребта Ягодного и не собирается пропадать. Ускоряю шаг.

Понимаю, что ужасно хочется попасть в деревню прямо сегодня. Впереди еще километров двадцать пять. Иду в максимально быстром темпе.

По дороге идти не интересно. Почти не смотрю по сторонам. Дорога то забирается в глухой ельник, то идет через редколесье. Лишь в одном месте я останавливаюсь, чтобы съесть соленого сыра, да в другом, километров через десять, пожевать рябины.

Однажды выхожу на какое-то поле. В другом месте пересекаю реку, и за ней нахожу в траве стальную трубу, настолько огромную, что даже предположить не могу, как и зачем она здесь оказалась.

Петляя по лесу, дорога становится все заметнее. И вот уже превращается в разбитую колею с грязью. В грязи вижу медвежьи следы. Иду чуть более настороженно. Слышу выстрелы. Понимаю, что здесь уже есть люди. Думаю, что это не очень хорошая новость. В голове проскакивает мысли, как бы они не пальнули в мою сторону. Дорога совсем расширяется, превращаясь в какую-то тракторную колею, полную грязной воды по уши. Пытаюсь огибать, но глубоко проваливаюсь. Однажды встречаю в кустах у дороги УАЗ без номеров. В другом месте остатки какой-то таблички. Цивилизация все ближе.

Наконец, дорога выходит на финишную прямую. Прохожу последний крюк вокруг какой-то скалы, и выхожу к деревне, которую уже видно вдалеке. А по пути к ней встречаю сортирное царство. Сначала не верю своим глазам. Характерные будки повсюду. Заглядываю в одну, чтобы убедится, что это то, что я думаю. Ага.  Нос не оставляет мне шансов усомниться.

Сортиры и тут и там! Десятки! Нет, сотни! Тубзиками усеяно все поле вокруг, кусты и близлежащий лес. Похоже на огромную пасеку. "Винни, это неправильные пчелы! И они, наверное, делают неправильный мед!"

Пересекаю разрушенный мост через реку, и выхожу в деревню. Прохожу мимо группы туристов, нечленораздельно с ними здороваюсь, и иду дальше. За мной увязывается огромный пес. Беру его на руки, отчего он испуганно подживает хвост, чешу за ухом, и отпускаю. Пес удивленно хлопает глазами. 

Пересекаю всю деревню и заваливаюсь в магазин. Вижу печенье. Покупаю, вдруг понимая, что ужасно торможу, и выгляжу неадекватно. Может быть потому, что намотал по горам целый марафон за сегодня. Вцепляюсь в печеньки зубами, и просто жру их, так, будто меня морили голодом. И думаю, что неплохо бы добраться домой, ибо реально устал. Но, это непросто, поскольку, из Тюлюка ничего не ходит, и если не смогу ни с кем договориться, то придется идти еще полторы сотни километров обратно по тайге.

В этот момент заходят туристы и сами предлагают довезти до Миасса. Понимаю, что вселенная и правда врубила мне зеленый свет, и мне просто аномально везет. Еду с ними, слегка в прострации.

Потом пересаживаюсь из автобуса в машину к одному из них. Темнеет. Ночная дорога завораживает до глубины души. Беседую с хорошим человеком. Высаживаюсь на берегу озера Тургояк, ставлю в ночи палатку и засыпаю, думая о полутора сотнях километров за спиной.

На этом, мой рассказ подходит к концу. Можно было бы еще рассказать про автовокзал. Про то, как настороженно на меня смотрели люди, чувствуя что-то не из их мира. О том, как удивлялся забытым уже запахам и звукам. Как скрипнул ключ в двери квартиры. Но это уже совсем другая история…